НА ПУТИ ДОБРА №5 МАРТ 2011г.

Достойные ученики достойных учителей

О том, как была поставлена учёба молодых врачей полвека тому назад, нам рассказала врач-психиатр отделения № 6 Прасковья Алексеевна Карпачёва (на фотографии слева). Двадцать лет — до самой пенсии — она этим отделением заведовала, а в больнице начала работать в 1959 году, сразу после института, и продолжает сейчас...
Дополнила её рассказ Майя Георгиевна Веселкова (фото ­ справа). Работала с 1953 года, последняя должность — зам. главного врача по судебной и военной экспертизе, ныне на пенсии.
 

На двери кабинета Прасковьи Алексеевны Карпачёвой — табличка, а на табличке — одно-единственное слово: «Ординаторская». Ни фамилии-име­ни-от­чест­ва, ни должности, ни таких интереснейших сведений, как: «врач-пси­хи­атр высшей категории», «заслуженный врач Российской Федерации», «дважды ударник пятилеток»...
И фотографироваться Прасковья Алек­с­е­евна отказалась наотрез, очень эмоционально, и продолжала отказываться, сколько мы её ни уговаривали. Мы — это я и Светлана Васильевна Новикова, заведующая музеем больницы и автор почти всех фотографий в газете. «Ой, да я совсем не фотогеничная, и всё равно не получится...» — и т. д. (На самом деле — наоборот, мне редко доводилось видеть столь приятные лица). В конце концов пришлось отсканировать фрагмент недавней групповой фотографии.
При этих уговорах в кабинете Прасковьи Алексеевны присутствовала пациентка. Она сидела напряжённо, демонстративно отвернувшись к стене, а потом гневно обернулась к нам:
— Пусть они уйдут! Выгоните их!
— Ну что ты, что ты, — стала уговаривать её Прасковья Алексеевна, — это хорошие люди, они нам ничего дурного не хотят и не сделают...
— Вы не знаете, что у них за пазухой! Они на вас порчу наведут! Прасковья Алексеевна, у вас уже был инфаркт, зачем вам ещё один?
Мы притихли, пока Прасковья Алексеевна успокаивала и уводила пациентку. А вернувшись, она стала перед нами извиняться:
— Вы не обращайте внимания, просто у неё сейчас такое сложное состояние, а вообще-то больные меня любят. За все пятьдесят лет не помню случая, чтобы кто-то из них на меня руку поднял — наоборот, защищают, заботятся...
Этому, наверное, нельзя научить — такой любви к своим пациентам, которая пробуждает ответное чувство в их душах, это — от Бога... А чему можно?
Прасковья Алексеевна рассматривала принесённую нами из музея фотографию 1955 года, узнавала каждое лицо:
— Черепова... Шмидты... Трушкова Нина Ивановна... Перельман... Дружинин Василий Степанович... А вот Кошкарёва Клара Ивановна... Это все замечательные люди, я их боготворила, я училась у них! Почти никого из них уже нет... А учили меня как? Бросали на самую сложную работу — крутись, как хочешь, а выполни!
Начинала Прасковья Алексеевна в пятом отделении, мужском. Потом работала в пятнадцатом, су­деб­но-пси­хи­ат­ри­чес­ком («криминальном»), через него все молодые врачи обязательно проходят. Потом — в шестом, женском, где и работает до сих пор. Особо сложные отделения в ТКПБ, им она отдала 51 год своей жизни, а на больничный ушла (впервые за всё это время!) в прошлом году — в связи с тем самым инфарктом...
— В 15-м ни одного «бесстражного» не было, все со статьями, и чаще всего такие статьи, что психиатрическая экспертиза обязательна. А на амбулаторную экспертизу привозили из СИЗО, под конвоем, по пять-семь человек, и за день нужно было провести экспертизу по каждому. Я прошу Веселкову: «Помоги, Майя Георгиевна! Сложный случай — в институт Сербского пойдёт на утверждение!». А она мне: «Сама напишешь!». И писала...
Похоже, в ТКПБ это уже стало традицией: учить работой, ответственностью. С кем из врачей я ни говорил — все они, и ветераны, и относительно молодые, с удивлением и благодарностью вспоминали, как их, юных, только-только получивших диплом, ставили на очень сложный участок.
И требовали полноценной работы, в полном объёме. Конечно, была учёба и как таковая: профессор Александр Августович Перельман читал молодым врачам лекции, старший врач Савелий Моисеевич Беляев вёл практические занятия. («Умнейший человек, всё знал: и невропатологию, и психиатрию...»).
Были и поездки на учёбу в Москву (в институт имени Сербского, и не только), в Ленинград. Эти поездки были обязательны для каждого молодого врача, их ждали... Прасковья Алексеевна помнит, как её не хотели отпускать из «Сербского», приглашали остаться на постоянно, несколько раз продляли полутаромесячную командировку...
А на недавнем юбилее Потапова главврач ТКПБ А. П. Агарков сказал:
— Прасковья Алексеевна была и ос­таётся нашим ведущим клиницистом!
 

Майя Георгиевна Веселкова сделала важное, на мой взгляд, дополнение:
— Наши лучшие учителя сами учились у своих учеников. Евсей Давидович Красик никогда не стеснялся признаться, что чего-то не знает. Разбирая сложный случай со своими ординаторами, внимательно выслушивал каждого, выспрашивал, спорил... Наверное, поэтому у него всегда были очень интересные конференции для молодых врачей: зная, что он сам постоянно учится, никто не стеснялся высказываться. Это были не просто лекции — живые дискуссии! Не обижались на него, если скажет: «Чепуху несёте!», потому что тут же, в споре, в дискуссии можно было и обнаружить пробелы в своих знаниях, и пополнить эти знания...
Очень много дало тогдашним молодым врачам и общение со Шмидтами — Борисом Николаевичем и Минной Ивановной. Они были немцы, переселённые в Сибирь с Поволжья во время войны. Каждую неделю им приходилось отмечаться в комендатуре (каждую неделю пешком ходили от Соснового Бора до Черемошников, где располагалась комендатура)... И они были прекрасные специалисты.
Борис Николаевич — кандидат наук, патологоанатом.
— Известно, что у патологоанатомов — самые точные диагнозы, — говорит Майя Георгиевна. — Поэтому его конференции всегда были интересны для врачей. Он даже основал при больнице патологоанатомический музей, и мы часто ходили к нему — не из любопытства, а за знаниями.
А Минна Ивановна, заведующая терапевтическим отделением, завела у себя на работе настоящую «немецкую» железную дисциплину. Всегда чистота и порядок, деревянные полы выскабливались до солнечной желтизны! Глядя на неё, и в других отделениях стали поступать так же...
Но главной учёбой была сама работа. В тесном контакте со своими учителями — старшими товарищами, уже опытными врачами.
— Может, наше поколение было другим? Мы были очень жадными к знаниям... — вспоминает Прасковья Алексеевна. — Мой сын, когда в ещё первом классе учился, писал сочинение «Моя мама», до сих пор у меня где-то хранится. Там такие слова: «Моя мама — врач психиатрической больницы, у неё много дел, она постоянно пишет акты». И правда, каждый вечер после работы писала-переписывала. Это сейчас на компьютере просто: не понравилась фраза — стёр, поправил, а тогда всё от руки. По нескольку раз переписывала...
Зато в одной из характеристик Прасковьи Алексеевны к очередной из аттестаций сам Евсей Давидович Красик написал: «В её практике не было ни одного опротестованного диагноза». (Имелись в виду диагнозы для судебно-психиатрических экспертиз — тех самых, что нужно было провести по пять-семь за день)...
Очень помогали учёбе и отношения между сотрудниками — душевные, доброжелательные. По воспоминаниям Прасковьи Алексеевны, люди были жадные к знаниям, но совершенно бескорыстные в плане материальном. («А какая была библиотека!..»).
— Сейчас не то, — вздыхает она. — Вот рядом с больницей магазин продуктовый был, забегала туда купить что-нибудь на обед, мне: «Становитесь без очереди, а то весь обед простоите!». А сейчас разве кто пропустит без очереди?.. Я через три месяца после родов на работу вышла, совсем слабая была, 53 килограмма — идут ко мне все, подарки несут, поздравляют... а я ведь ещё и не знаю никого!
И ещё такой случай ей вспомнился: А. И. Потапов, главный врач, позвонил ей и, видимо, будучи не в духе, что-то резко потребовал.
— Я даже слушать не стала, сказала ему: «Сначала научитесь с людьми разговаривать!» — и трубку бросила. Майя Георгиевна меня пугает: «Ну, теперь берегись, Прасковья!». Две недели я от него пряталась, боялась на глаза попадаться, потом он меня перехватил возле главного корпуса и говорит: «Я же больше тебя переживаю, ну прости ты меня, вот такой я горячий!».
— Действительно, — подтвердила Майя Георгиевна. — Потапов очень горячий человек, но и очень добрый. «Строгий и бережливый» по отношению к людям. Защищал всех своих работников. И очень любил помогать, всегда лично вникал в обстоятельства человека.
СПрасковьей Алексеевной мы разговаривали в первый день её работы после отпуска. Когда мы выходили из её кабинета (с той самой скромной табличкой на двери), больные, сидевшие в коридоре, потянулись к ней, расцвели улыбками:
— Здравствуйте, Прасковья Алексеевна!
— С выходом вас!
— Ой, как хорошо, что вы вернулись!
А. Р. Рубан, специалист
по связям с общественностью

О постдипломном образовании
врачей томской клинической психиатрической больницы

В настоящее время психиатрия приобрела колоссальную скорость в своем развитии, а каждому новому поколению врачей психиатров, психиатров-наркологов, психотерапевтов, клинических психологов, социальных работников необходимо держать руку на пульсе поступающих новых данных, чтобы быть уверенным в себе профессионалом. Наша кафедра была открыта в 2004 г. С каждым годом оттачиваются новые лекции, семинары и практические занятия, клинические разборы. И больница, и кафедра работают рука об руку.
Что же нового внесла в деятельность специалистов в сфере охраны психического здоровья наша кафедра вместе с врачами больницы? Во-первых, при научно-методической поддержке кафедра подготовила за короткий период 12 кандидатских и 1 докторскую диссертацию, выпустила более 10 сборников, методических и практических пособий и 5 монографий. В этой деятельности большую роль сыграл профессор А. П. Агарков. Профессор И. Р. Семин постоянно ведёт в ме­ди­ко-пси­хо­ло­ги­чес­ком центре (диспансере) большую экспертную работу. Доценты С. А. Рожков и А. Л. Сериков развивают два направления в психотерапии: аналитическую и когнитивно-поведенческую. Автор этих строк помимо организации помощи в создании полипрофессиональных подходов к тактике ведения пациентов постоянно ведёт обучение врачей общемедицинской практики и первичной медицинской сети по проблеме распознавания и терапии депрессивных расстройств; являясь старшим лектором Всемирной психиатрической ассоциации, руководит двумя грантами: РФФИ и РГНФ и развивает суицидологическую службу в Томской области. В результате этой длительной и кропотливой работы в Томской области на конец 2009 г. коэффициент суицидальности был снижен до 20,4 на 100 000 населения по сравнению с Сибирским федеральным округом, в котором средний показатель этого коэффициента составлял до 38 на 100 000 населения. Ассистент кафедры психиатрии к.м.н. Е. В. Шмунк благодаря своей активности и высокому уровню знаний была избрана Советом молодых учёных лидером Восточного региона страны по консолидации молодых специалистов в образовательных программах в сфере охраны психического здоровья и модернизации в области обучения клинической психиатрии.
Кафедра психиатрии ведёт преподавание врачам, опираясь на мировые стандарты, поскольку годы изоляции нашей специальности показали существенные искажения и отставание в понимании и развитии нашей специальности.
Примером могут служить образовательные модули; переведённые и изданные при нашем активном участии данные по депрессивным расстройствам, шизофрении, 28 психических и поведенческих расстройств в их распознавании в первичной медицинской практике.
Самое большое внимание кафедра уделяет развитию индивидуального подхода к пациенту и биопсихосоциальной модели в разработке новых действенных способов в психологической реабилитации. Кафедра стала пионером в привлечении пациентов к на­уч­но-прак­ти­чес­ким конференциям и провела в рамках разных научных собраний три форума обсуждений проблем психиатрии, помимо ежегодного разностороннего участия пользователей психиатрических услуг и врачей в дни психического здоровья.
Все мы и каждый из нас не застрахованы от физических и психических страданий. Задача кафедры и ведущих врачей больницы — по этическим и нравственным законам стараться создавать в своём окружении такую обстановку, глядя на которую на сердце становилось бы тепло и, находясь в этой обстановке, все: и медицинский персонал, и врачи, и руководители служб чувствовали себя защищено, комфортно и спокойно.

Н. А. Корнетов,
зав. кафедрой психиатрии, наркологии и психотерапии ФПК и ППС СибГМУ,
засл. деят. науки РФ, член Президиума правления Российского общества психиатров; комиссии по образованию и секций по образованию
Всемирной психиатрической ассоциации.

столкновение с реальностью
Теория психологической практики

Соотношение теории и практики в психологии — один из важнейших вопросов её методологии. И таким образом само относится к теории. Но каждый психолог, и каждый, кто ещё только собирается стать психологом, обязательно сталкивается с ним на практике.
Я столкнулась с этим вопросом в первый же свой день на факультете психологии. Нашу группу привели в отдельный кабинет, где собрались только преподаватели нашей кафедры. Один за другим они, как водится, вставали с мест и рассказывали нам о факультете. Одна из преподавательниц сказала нам вот что: «Теперь вы должны воспринимать каждую минуту своей жизни как бесценный шанс психологической практики. Прелесть нашей науки в том, что проблемы и задачи можно найти на каждом шагу в вашей повседневной жизни. Используйте каждую минуту, чтобы практиковаться; общаясь с людьми, старайтесь воспринимать это как подготовку к будущей профессии. Потому что в психологии практика куда важнее любой теории...»
На этом моменте её речи другая преподавательница встала и сказала, обращаясь к ней тоном, полным упрёка: «Не вводите студентов заранее в заблуждение. Соотношение теории и практики — это спорный вопрос, и они имеют право сами решить его для себя».
Но тут заведующий кафедрой вежливо кашлянул — и первый на нашей памяти научный психологический спор завершился, не успев как следует начаться.
Впрочем, скоро мы о нём вспомнили. Старшекурсники, рассказывая нам об обучении на факультете, предупредили, что практики у нас будет мало — и начнётся она только на третьем курсе.

Я решила поговорить об этом с Ольгой, заканчивающей в этом году факультет психологии Томского Государственного университета.
— Практика начинается с третьего курса, — объяснила она мне. — Сначала идёт учебно-ознакомительная практика. Я её проходила в первой городской детской больнице. Там различные отделения были, но нас брали в неврологическое. Занимались мы сбором анамнеза, диагностикой, в основном — какими-то проективными методиками: рисунком, лепкой.
— И какие были впечатления?
— Так как это была первая практика... и нам сразу дали работать с живыми людьми, а не с какими-то бумажками, то впечатления были просто замечательные. Потому что можно было увидеть непосредственную работу психолога. Представь: только на третьем курсе! Дождались, что называется. Учебно-ознакомительная практика. Вот мы и ознакомились.
В дальнейшем у нас была производственная практика (так это называется) на базе детского центра «Факел». Первый этап состоял в том, что мы участвовали в тренингах для подростков. В качестве наблюдателей. Никаких особых объяснений не было дано, и сами мы тренинги не проводили. Посмотрели — и сделали какие-то свои выводы. Потом вторая ступень — это был телефон доверия. Но он работал, кажется, всего три или четыре часа в сутки, и за наше пребывание там не было ни одного звонка. А ещё было, кажется, в этом же году... это была третья база, мы были в женской консультации Семашко. Там нам очень понравилось, особенно девушкам, потому что мы присутствовали на занятиях для беременных. Но к самим беременным нас не подпускали. Что, в общем-то, можно понять.
— Итак, это была вторая практика. На этом дело не кончилось?
— Нет. Всё самое главное только началось. Мы дошли наконец-то до настоящей производственной практики в Томской областной клинической психиатрической больнице. Было несколько направлений по отделениям. Кто-то направлялся в детское отделение, кто-то — в подростковое. Кто-то, как я, в 11-ое отделение — это диагностика военнообязанных лиц. Мы там были две недели. Сначала нам рассказывали, какие бывают методики, с помощью которых тестируют этих людей: на интеллект, на мышление, на память. Потом нас повели общаться с ними, позволяли смотреть, как с ними работают, и наконец уже позволили самим проводить беседы.
— И что скажешь? Это было полезно для тебя?
— Конечно, это было очень полезно, потому что до этого мы, в общем-то, получается, тренировались только друг на друге, а тут нас наконец подпустили к реальным людям.
— А вы — не реальные?
— Да нет, мы-то реальные, а вот проблемы у нас были выдуманные. Ты ещё с этим столкнёшься. Я помню, как нам наш преподаватель говорил: «А давайте-ка придумаем какую-нибудь проблему...» — и мы все вместе её решали. А тут... сама понимаешь, эйфория. Мы, наконец, смогли понять, чем мы всё-таки будем заниматься.
Потом мы были в детском отделении. Нам давали смотреть карточки. ЗПР, всякие неврозы... И — самое главное: нас к ним подпустили, мы проводили тренинги для умственно отсталых детей. Очень сложно было создать атмосферу тренинга, нужный эмоциональный настрой, потому что агрессия и гиперактивность, конечно, давали о себе знать. И очень правильно, что нам дали возможность столкнуться с такими людьми... понимаешь... без притворства. Всё было, наконец, настоящим. Конечно, очень больно было на это смотреть, хотелось как-то помочь, а помочь сразу было невозможно. Хотелось работать, и внутри сразу проснулось что-то такое очень человеческое. Нет, пойми правильно, оно и прежде не спало, но тут — прямо взыграло. Мы уходили с этих тренингов очень печальные, разбитые, но с таким желанием помогать людям... такие, знаешь... замотивированные.
— Я так понимаю, раньше этого и не хватало? Мне говорили, что многие считают, что практики на нашем факультете мало. А ты что думаешь?
— Да, я тоже считаю, что практики недостаточно. Её должно быть в три раза больше, и сразу с первого курса, чтобы студенты с самого начала знали, на что они идут и с чем столкнутся. И больше всего практики должно быть диагностической и консультативной, потому что это больше всего пригождается. И если диагностику мы хоть немного, но практиковали, то никогда у нас не было, чтобы мы длительное время «вели» какой-то один реальный случай.
— Понятно. А ещё хотела у тебя спросить по поводу различий между практикой клинических психологов и «просто» психологов. Я тут недавно узнала, что студенты, получающие образование по специальности «психология», не проходят практику в специализированных клиниках. Мне это показалось странным. Как ты думаешь, стоит ли «просто» психологам, не клиническим, проходить какую-то практику, пусть в усечённом объёме, в лечебных учреждениях?
— Мне кажется, стоит, хотя практики клинического психолога и «обычного», конечно, должны различаться. Но это не значит, что «просто» психологов не нужно знакомить с разными аспектами нашей профессиональной деятельности. Скажем, придёт к обычному психологу на приём человек с шизофренией — а он не сможет её диагностировать. Ну да, им читают соответствующий теоретический курс, но одно дело — знать симптомы шизофрении, а другое — хоть раз наблюдать это вживую.
— Но психологи-клиницисты ведь, как известно, могут работать не только в психиатрических больницах или в неврологических отделениях, но и помогать больным справляться с психологическими аспектами соматических заболеваний. У вас такой практики не было?
— Нет. У нас, конечно, был предмет «психосоматика», но нам там объясняли на пальцах голую теорию. Что очень грустно, потому что психосоматика — одно из самых главных направлений в клинической психологии. Как говорится, все болезни от нервов.

Благодаря Ольгу за потраченное на беседу время (впрочем, время было потрачено с взаимной пользой, потому что я тут же, на коленке, заполнила для неё несколько страниц опросника для какого-то очередного исследования, которыми так богата жизнь студента психологического факультета), я размышляла над её словами и мысленно сравнивала обучение студентов-психологов с обучением студентов-медиков.
Куда первым делом ведут будущих медиков? В анатомку. Чтобы они увидели все неприглядные моменты своей будущей профессии, чтобы могли вовремя остановиться. Чтобы отбор происходил сразу. У нас же до третьего курса — только выдуманные проблемы. Тренируйтесь на кошках, дорогие студенты.
Но ведь если студент только на третьем курсе имеет возможность понять, с чем ему предстоит столкнуться, — это неправильно. Это поздно. Многие знают о так называемом «кризисе третьего курса». Так называют потерю интереса к учебе и сомнения по поводу выбранной профессии, связанные с тем, что в это время появляется много предметов по специальности. Студент понимает, наконец, во что он ввязался, и начинает мучительно разрываться между нежеланием дальше получать постылую специальность и боязнью уходить в неизвестность, признавая, что три года жизни потрачены впустую.
Если бы студенты имели возможность понять это раньше, может быть, они чаще находили бы в себе смелость уйти и искать своё призвание дальше. И в нашей профессии было бы меньше людей, которые не знают, почему и зачем они занимаются тем, чем занимаются.
И разве на психологическом факультете не должны понимать это лучше, чем где-нибудь ещё? Боязнь подпускать недоученных психологов к живым людям вполне понятна, но живые люди всё равно страдают. Потому что недоучившиеся психологи не изолированы от общества, и их постоянно осаждают толпы друзей и знакомых с требованием «помочь разобраться в проблеме». Юный психолог, ничего ещё не зная толком о своей профессии, но горя желанием помогать людям, берётся за дело с большим энтузиазмом. Конечно, вероятность того, что он может серьёзно навредить, не так уж велика. Как говорила одна моя знакомая, тоже будущий психолог, «даже для того, чтобы что-то испортить, надо уже что-то уметь, знать, на какие точки давить, а не тыкать наугад». Но студент, не добившись никаких результатов, может разочароваться в себе и в психологии в целом, да и его «пациент» вряд ли после этого будет испытывать к психологам такое же безусловное доверие.
Так что практика у студентов-психологов несомненно должна начинаться раньше. Во-первых, для того, чтобы они могли оценить правильность выбора профессии. Во-вторых, чтобы они поняли, что пока ещё мало что в этой профессии умеют, и поостереглись предлагать свои профессиональные услуги направо и налево. В-третьих, чтобы могли приложить куда-то свой энтузиазм, а не искали ему выхода на стороне. И, в-четвёртых, чтобы всё-таки получали какой-то опыт. Чем раньше мы начнём его получать — тем лучше. Даже для тех, кто стал психологом действительно по призванию, столкновение с реальностью жизни и профессии, которое ждёт их по окончании университета, — это травма. Выпускники факультета, беседуя с нами, рассказывали о том недоумении, беспомощности и ужасе, которые они испытали, осознав, что остались один на один с клиентом, живым страдающим человеком, и «Основы общей психологии» Рубинштейна — это вовсе не спасательный круг, как они думали раньше. Это, в конце концов, толстая и тяжёлая книжка, написанная таким же тяжёлым и неповоротливым языком. И чтобы научиться как следует плавать — лучше её отбросить.
Один из наших преподавателей признался: «Я пошёл в преподаватели потому, что, будучи практикующим психологом, понял: из всего, чему меня учили в университете, пригодилось мне процентов тридцать. Стало обидно: моя голова набита всеми этими прекрасными знаниями, которые в реальной жизни совершенно бесполезны. И у меня был выбор — либо забыть всё напрочь, либо идти и набивать этими бесполезными знаниями другие головы»

Лариса Мареева,
студентка факультета психологии ТГУ

есть проблема?
Не говорите о тараканах!
Советы психиатра

Анна Констрантиновна Столяревская — врач-психиатр, заведующая отделением первого психотического эпизода (№ 27). Хотя и считается молодым специалистом, работает в ТКПБ уже пять лет.
Её советы, несомненно, будут полезны как пациентам, так и в особенности их близким — родственникам и друзьям.

— Раньше через мои рецепторы, — продолжал Драмба монотонным голосом, — ежесекундно проходили сотни радиоимпульсов. Теперь я не ощущаю ничего, кроме атмосферных разрядов. Сначала мне показалось даже, что я заболел. Но теперь я знаю: я прежний. Изменился мир.
— Может быть, мир заболел? — спросил Гаг живо.
— Не понимаю, — сказал Драмба.

(Из разговора с роботом).
А. и Б. Стругацкие,
«Парень из преисподней»

— Анна Константиновна, прежде всего: что такое «первый психотический эпизод»?
— Это первые три поступления с психотическим расстройством в нашу больницу. К психотическим расстройствам относятся острые психозы: шизофрения, шизоаффективные и биполярные расстройства. В наше отделение не поступают люди, страдающие алкоголизмом, наркотической зависимостью или деменцией (слабоумием).
— Можно ли распознать в себе эти болезни? Когда у меня болит живот, я знаю, что у меня болит живот, и бегу в поликлинику или вызываю терапевта на дом. Но могу ли я узнать, что у меня болит душа? Или это видно только со стороны?
— Понять это трудно, но возможно. Не всегда — потому что душевная болезнь, как правило, сопровождается некритичностью по отношению к себе, своим поступкам и высказываниям. Как ни странно, но распознать в себе заболевание, если оно вдруг случится, поможет наблюдение за окружающим миром. Мир вдруг изменился, стал опасным и недоброжелательным к вам. Ваши близкие стали странно себя вести, за вами кто-то постоянно наблюдает, прохожие оглядываются на вас и что-то говорят вслед. Вдруг появилось то, чего раньше не было, вы стали слышать голоса — угрожающие, требующие, зовущие... Может быть и в точности наоборот: окружающий мир стал радостным, как никогда, вы уверены, что можете многое в нём сделать, у вас появились какие-то сверхспособности (правда, никто почему-то не верит вам). Но эта радость — недолгая, она быстро сменяется озлоблением, упадком сил, и мир снова становится враждебным...
Скорее всего, если вы обнаружили нечто подобное, то изменился не мир. Изменились вы. Окружающее не может меняться так быстро. Кроме того, болезнь часто сопровождается бессонницей, потерей аппетита (или, наоборот, гипертрофированным аппетитом)... Но нужно быть очень наблюдательным человеком, чтобы отследить такие изменения в самом себе. Поэтому — прислушайтесь к тем родственникам, которым вы доверяете. Чаще всего именно близкие первыми заметят ваши проблемы.
— И по каким признакам?
— По изменениям в поведении. Человек стал другим. Импульсивным, излишне эмоциональным, или наоборот — безразличным ко всему, что его интересовало совсем недавно. Те же нарушения сна и аппетита... Резкое сужение круга знакомств (заболевший человек нередко теряет работу из-за полного безразличия к ней). Нелогичные, странные поступки, каких он прежде никогда не совершал... В состоянии психоза человек может продать квартиру за три рубля, или выйти на улицу совершенно раздетым — это результат эйфорического состояния, полного равнодушия к материальной стороне жизни. Был случай: больная решила, что она замужем за «цыганским бароном». Зазвала в свою квартиру цыган. Они, конечно, были рады: бесплатное жильё, поят-кормят...
— И что должны делать близкие люди, заметив эти изменения?
— Важны деликатность, внимание — не показное, а искреннее. И ни в коем случае не лгать. Но при всём при том реагировать следует не на слова и поступки заболевшего родственника, а на его эмоциональное состояние. Например, он говорит вам, что за ним установлена слежка через компьютеры. Нет смысла опровергать его бредовые слова, доказывать, что это невозможно: тем самым вы только укрепите его измышления. В разговоре обратите внимание на любую реплику о его состоянии, а не о содержании его бреда. Например: «Я так боюсь, что спать не могу!» — «А вот поспать тебе обязательно надо, давай-ка примем успокоительное, а я посижу рядом». Уведите разговор в сторону от содержания бреда.
В мировой практике психиатрии известен классический случай, ставший уже анекдотическим: пациентка жаловалась врачу, что к ней в голову заполз таракан и пожираёт её мозг. Врач поступил неправильно: стал доказывать, что это невозможно. А потом, убедившись, что логикой он ничего не докажет, пошёл на обман: к следующей беседе приготовил высушенного мёртвого таракана и, «осматривая» больную, как будто вынул его из уха. «Вот, — говорит, — ваш таракан, его больше нет в вашей голове!». Больная обрадовалась, рассыпалась в благодарностях, а через несколько дней пришла снова: таракан-де успел отложить яйца в её голове, и теперь их там целый выводок! Желая помочь, врач навредил: во-первых, акцентировал внимание больной на её бреде, а во-вторых, пошёл на обман, и этим обманом бред был только усилен.
— О чём же тогда говорить с заболевшим родственником, кроме его физического состояния?
— Обо всём, что его интересовало раньше и к чему он утратил свой интерес. Но при всём при том надо отдавать себе отчёт в том, что он болен. Принимайте его таким, какой он сейчас, а не таким, каким он был до болезни или станет после выздоровления. Не следует требовать от него то, что он мог делать раньше — теперь он может далеко не всё. Но обязательно надо побуждать его к деятельности, поощрять его активность. Бывает, что у него просто нет сил встать с постели — душевных сил, а не физических. Уговорите его встать, одеться, умыться, пойти на прогулку, почитать, заняться домашней работой. Погуляйте с ним. Нужно быть терпеливым.
Позаботьтесь, чтобы он не потерял привычный круг общения. Ни в коем случае не допускайте реплик вроде: «А, что с него взять — больной на голову!». Уважайте в нём человека.
И — это очень важно! — не пугайте его лечением в психиатрической больнице. Поддерживайте в нём доверительное отношение к врачу, а для этого — сами установите хорошие взаимоотношения с лечащим врачом.
— Вот мы и подошли к самому, пожалуй, важному вопросу — важному для заболевшего: у вас действительно не страшно лечиться?
— Страшно НЕ лечиться. Страшно пребывать в психозе. В стационаре мы только снимаем острые состояния, дальнейшее лечение возможно в дневном стационаре и дома. Больной продолжает принимать поддерживающие дозы психотропных препаратов — и нужно помогать ему контролировать этот приём, не допустить самовольного прекращения лечения. Иначе очень быстро может последовать новое обострение.

Ответы записал
А. Р. Рубан,
 специалист по связям с общественностью

душа поёт

Ольга Звягинцева-Жучкова

Зима

Зима моя! Прохлада бесконечна...
Как много белого,
До цвета чистоты —
Той чистоты,
Которая должна быть вечной,
С которой мы
Расстаться не должны.

* * *
Теперь иди,
Тебя я отпускаю.
Ты отпустить меня хотел —
Я отпускаю.
Теперь могу,
На то имею право.
Но если Ты меня отпустишь,
То не уйдешь...
Тебя я отпускаю!

Александр Гусев

Снова зажгла костры
Осень у той листвы,
Той, что любила нас
Столько раз, столько раз.

Листья напрасно жжём.
Всем тем, кто был влюблён,
Здесь, посреди листвы,
Марш играл свадебный.
А теперь той листвы в наказание
Листья жгут, листья жгут,
листья жгут.

Зря им известен был
Тайных признаний пыл,
Нежные те слова
Зря листва слушала.
Листья жгут, листья жгут,
Как прощальный салют
В сентябре листья жгут,
листья жгут.

Листья напрасно жжём.
Разве виновны в том,
Что берегла листва
Те слова, те слова.
Стыдно листву казнить,
Если, устав любить,
Мы ведь с тобой смогли
Всё забыть.

Листья жгут, листья жгут,
Как прощальный салют.
В сентябре листья жгут,
листья жгут.

волшебная сила искусства
Творчество пациентов Центра психологической помощи

Антон Черепанов. Старинный Томск (бисер)

Антон Черепанов. Аквариумные рыбки (бисер)

Артём Разумов. Олени Санта Клауса

Антон Черепанов. Ваза (бисер)

Александр Полищук. Эйфелева башня

Андрей Курилов. Антилопа